Как делаются бомбистами

Как делаются бомбистами #

Теодор Качински появился на свет 22 мая 1942 года в известном городе Чикаго. Мальчику не повезло: он оказался гением. С ранних лет будущий Унабомбер привык к непониманию со стороны окружающих и полюбил свое одиночество.

Тед Качински в годы обучения в Гарварде

Он закончил школу на два года раньше, «перескочив» через два класса; особенно выдающимися были его способности к математике и химии. В шестнадцать лет он уже поступил в Гарвард, который закончил уже через три года, а еще через пять лет получил звание доктора. В 1967 году, имея дипломы Мичиганского и Гарвардского университетов, стал преподавателем математики в том самом университете Беркли, штат Калифорния, который спустя много лет ужаснул своими взрывами — этот университет считается одним из самых престижных университетов США. Показатель интеллекта Качински, пресловутый IQ, которому американцы придают столь важное значение, равнялся аж ста семидесяти.

Коллеги-математики прочили ему блестящее будущее, но он проработал в университете всего два года. Молодого гения тошнило от наступавшей на него отовсюду цивилизации. В 1969 году он навсегда ушел с работы, а в 1971 приобрел полгектара земли в горах Монтаны, построил там хижину двух метров в ширину и трех в длину, без электричества и водопровода, и уединился в ней, живя охотой и рыболовством.

Жилище Унабомбера

Как мы знаем, охотой и рыболовством занятия Теодора Качински не исчерпывались. Он должен был показать миру, что гений и злодейство все-таки совместимы. Первым об этом догадался его родной брат. Он же и выдал Унабомбера полиции.

Дэвид Качински

С моральной стороны поступок этого человека, предавшего родного брата, представляется мало поддающимся оправданию. Донос Дэвида Качински поступил в полицию уже после того, как манифест Унабомбера был напечатан. Поэтому, согласно своему обещанию, Унабомбер не устраивал более никаких взрывов, удалившись на покой; делая свой донос, Дэвид Качински руководствовался не желанием предотвратить очередной теракт, но элементарной корыстью. Миллион долларов, действительно, сумма немалая.

Отношения двух братьев давно оставляли желать лучшего. В 1978 году Теодор Качински оставил свою хижину, чтобы поработать у брата на фирме. Очень скоро он вернулся назад; брат уволил его. В истории якобы была замешана некая женщина, к которой был неравнодушен будущий бомбист.

Еще до начала своей работы на ферме Теодор отправил брату свой манифест. Не уделив ему особого внимания, приземленный Дэвид забросил рукопись подальше, чтобы более чем через два десятка лет она помогла ему заработать миллион.

Так знаменитый террорист смог убедиться воочию в справедливости пункта 51 своего манифеста:

«Слом традиционных ценностей до некоторой степени подразумевает разрушение обязательств, скрепляющих малые социальные группы. Малые социальные группы распадаются потому, что они осознают факт: современные условия общества часто подвигают людей двигаться в новом направлении и оставлять свою группу. Кроме того, технологическое общество ДОЛЖНО ослабить связи внутри семьи и местной общины, если это общество хочет функционировать эффективно. В современном обществе лояльность личности должна проявляться в первую очередь по отношению к системе, и только потом к сообществу малого масштаба. Ведь если бы лояльность внутри малой общины была сильнее лояльности к системе в целом, такие общины обладали бы преимуществом перед системой, и современного общества просто не существовало бы».

Хижину Унабомбера после ареста ее обитателя обыскивали около недели, боясь, что она заминирована. Среди его бумаг была, в частности, обнаружена работа с характерным названием: «Бытие разумного человека в безумных местах».

«Если я когда-нибудь снова увижу его, я повернусь к нему спиной», — сказал Теодор Качински о своем младшем брате.

Судебный психиатр сделал для всех (кроме подсудимого) удобный, хотя и несколько странно звучащий вывод, что Качински страдает душевным расстройством, но не настолько, чтобы избежать суда. Так сбылось второе пророчество Унабомбера, сказавшего: «Концепция ”умственного здоровья” в нашем обществе определена в значительной степени тем, как индивидуум ведет себя в соответствии с потребностями системы».

Приговор Теодору Качински гласил: четыре пожизненных срока и тридцать лет тюрьмы. Очевидно, судьи опасались, что у него пять жизней.

Теодор Качински находится в тюрьме по сей день. Он не признает себя душевнобольным и требует для себя смертной казни.

«Когда он оказался в камере, то начал получать письма от своих сограждан, — пишет газета «Версия». — И письма продолжают приходить почти еженедельно. Теодор Качински аккуратен в своих личных связях. Например, он никогда не отвечает романтичным американкам, которые атакуют его просьбами об интимной переписке. Некоторые из этих дам фамильярно называют его миленьким Тедом. Некоторые официально именуют г-ном Качински. Но все они мечтают завести роман со знаменитым убийцей. В Америке это принято — “тюремные невесты” словно приобщаются к славе своих возлюбленных. Вот ответ Качински одной особенно настырной особе, писавшей ему неоднократно: “…Хотя у меня было много романов и даже была жена, но любил я лишь однажды, когда мне было 19 лет. Я не хочу говорить с Вами об этой девушке. И прошу оставить меня в покое. Мой нынешний успех у женщин для меня просто оскорбителен. Я не хочу больше получать от Вас писем…”.

Ему пишут учёные-математики и студенты, просящие его решить сложную задачу. Им он отвечает — теоретическая математика его по-прежнему волнует. Иногда ему пишут душевнобольные и радикальные христиане. Они согласны с его взглядами, но мечтают спасти его душу и призывают его покаяться. Им он не отвечает.

Однажды ему пришло письмо от абитуриента Гарвардской школы богословия. Юноша захотел выпендриться перед приёмной комиссией и попросил Унабомбера дать ему рекомендацию для поступления.

“…Такое мне пишут впервые, и я, пожалуй, исполню Вашу просьбу… Вы некомпетентны как аналитик. Впрочем, это я могу сказать обо всех философах, чьи работы я читал. Вы политически некорректны, посему я рекомендую Вас в Гарвардскую школу богословия. Может, хоть Ваш приход внесёт струю свежего воздуха в это затхлое заведение…”.

Но чаще всего ему пишут простые американцы из провинции. Они очень хотят поддержать его и присылают ему мелкие подарки — марки, календари, открытки, даже пивные кружки. Они поняли написанный сложным академическим языком манифест как могли. Они пишут ему о своём одиночестве, о своей размеренной и невероятно скучной жизни в американской провинции, о своём бессилии что-либо изменить.

“…Ваш манифест — моя настольная книга. Вы правы во всех ваших наблюдениях и выводах. Все мы живём по накатанной кем-то колее, и наша жизнь зависит от нас всё меньше и меньше…”

<…>

Он хочет, чтобы его убили. И всё же система, с которой сражался Качински, отомстила ему по полной программе. Он стал продаваемым элементом этой системы. <…> Сегодня его продолжает продавать родной брат. По суду он выиграл у ФБР право на владение хижиной Унабомбера и намерен открыть там музей. Сторонники Теодора Качински, которые появились после публикации манифеста, образовали свою партию. Причём эти люди — представители технократической интеллигенции, которую так ненавидел террорист. Они чтят его манифест, но продолжают терпеливо трудиться в своих компаниях на благо индустриального общества».

Написать Теодору Качински можно по адресу:
Theodor J. Kaczynski, 04475-046, U.S. Penitentiary Max, P.O. Box 8500, Florence, CO 81226-8500, USA.

Революция, к которой призывал Теодор Качински, революция, которой он посвятил свою жизнь и жизни своих невинных жертв, была революцией отчаяния. Эффект, произведенный действиями Унабомбера, вряд ли показался ему удовлетворительным; очень может быть, однако, что он и не ожидал другого эффекта. Цивилизация не приняла его, а он не принял ее; человек больших способностей и большой внутренней силы, он был достаточно уверен в себе, чтобы бросить ей вызов, достаточно уверен в себе, для того, чтобы не бояться проиграть.

Тактика, выбранная им, была преступна и бесперспективна; однако другой и не может быть тактика отчаяния. Он как всегда подчеркнуто хладнокровно объяснил свою деятельность все в том же манифесте: «Любой человек, имеющий хоть какие-то небольшие деньги, может напечатать свою информацию или выложить ее в Интернет. Но его информация потонет в потоке другой информации, производимой другими СМИ, так что для него это не будет иметь никакого практического эффекта. Поэтому производить на общество впечатление своими высказываниями почти невозможно для большинства индивидуумов и маленьких групп. Возьмите, например, нас. Если бы мы не сделали того, что мы сделали до сих пор, никто из издателей наш манифест бы не печатал. А если бы он и был напечатан, то не привлек бы внимания большого числа читателей, потому что это самое большое количество больше читает для забавы, и читает газеты и журналы, а не серьезные эссе. Даже если бы этот манифест имел бы большую аудиторию, люди быстро забыли бы все, что они здесь прочли. Так как их умы заполнились бы массой информации, предлагаемой им СМИ. И чтобы наше сообщение было напечатано, заинтересовало людей и не было быстро забыто, мы должны были совершить убийства».

В сущности, Унабомбер был первым террористом эпохи постмодерна, поставившим своей целью ликвидировать постмодерн. «Мы предполагаем, — писал он, — что так называемый “кризис идентичности” фактически является поиском цели. Часто это цель, объясняющая деятельность заместителя. Может быть, экзистенциализм является в значительной степени ответом на бесцельность современной жизни. Но мы думаем, что для большинства людей деятельность, главная цель которой — выполнение (то есть деятельность заместителя), не приносит полного удовлетворения». Поколению Теодора Качински выпал жребий наблюдать окончательный триумф системы в мировом масштабе, ее стремительное отчуждение от человека, низведенного до роли муравья или даже таракана, потерявшего всякий смысл и оправдание своего существования. Неясно, чего больше в идеологии Унабомбера — разочарования в человеке или тревоги за человека. Сердцевина этой идеологии — совсем не беспочвенная озабоченность тем, что индивиду, обладающему внутренним, видовым, биологическим достоинством, не останется места в «дивном новом мире». Попытки сломать или исправить систему с упором на политику и экономику потерпели к середине ХХ века сокрушительный провал. Качински решил, что упор нужно делать на технологию, — именно она является ахиллесовой пятой системы. Нужно уничтожить технологию и начать все сначала, если уж рукотворный мир не поддается исправлению. Критику, предъявленную им цивилизации, очень трудно опровергнуть; но столь же трудно принять предложенный им способ «освобождения» от этой цивилизации.

Отчужденность системы от человека, которую наблюдал Качински, явилась для него приговором этой системе. Система, если, как это принято, понимать под этим механизм управления людьми, регламентирующий также взаимодействие управляемых между собой, — система всегда стоит над индивидуальностью; изначально она предполагает установление некоторых жестких правил поведения и распределяет социальные функции и роли зачастую совсем не так, как этого хочется тому или иному индивиду. Усложнение и «совершенствование» системы приводит к тому, что в определенный момент сам принцип, на основании которого устанавливаются эти правила и распределяются эти функции, становится существенно другим. Изначально система создается как устройство эксплуатации, у приводных ремней и рычагов которого находятся определенные классы и люди, хозяева жизни. Но подлинный триумф системы начинается тогда, когда сами хозяева становятся подвластны ремням и рычагам, и вся их роль сводится к роли привилегированного приложения к непрерывно развивающему, совершенствующему, воспроизводящему и размножающему самого себя механизму.

Качински не понимал или сознательно закрывал глаза на важность социальных отношений в системе, однако ее стремительно растущую отчужденность от человека, доходящее до абсурда «самодовление» сумел почувствовать очень остро. Вывод, который он сделал, столкнувшись с этим, сомнителен; взваливая всю вину за отчуждение на технологию, он не вспомнил, скажем, о деньгах, как о могущественнейшем факторе отчуждения. Ценно своей наглядностью в первую очередь его ощущение Системы как Голема, неподвластного уже даже своим создателям и вдохновителям, Системы, в которой, к примеру, хрестоматийная борьба за классовые интересы, при бесспорном и жесточайшем угнетении, реализуется лишь на уровне цирка, поскольку человек в системе не способен осознать не только эти интересы, но и себя самого. Человек системы не способен осознать себя даже как часть системы. Поэтому отягощенный исторической миссией класс, аналогичный марксову пролетариату, в такой системе уже невозможен. Революционным может быть сборище мессианских одиночек, рекрутированных из различных слоев общества, каждый из которых «грызет» систему на своем участке, речь идет о возвращении массе не только самосознания, но и самоосознания, которого она катастрофически лишена.

Об этом Унабомбер не писал. Он подошел к этой проблеме с другой стороны и предложил столь же простое и конкретное, сколь и невозможное ее решение — вернуть человека к первозданной дикости.

«Да, он был достаточно уверен в себе, чтобы не бояться проиграть, — написала мне моя замечательная корреспондентка, скрывающаяся под таинственным именем Lilit, — но не достаточно для того, чтобы попытаться подумать о том, как можно выиграть. Он ненавидел левых за стремление отождествляться с какой-то общностью, сам же он, из гордости ли, из брезгливости ли, не мог себе позволить искать канал связи с окружавшим его миром и презирал тех, кто находил этот канал таким низким способом. Он мог склониться только перед природой. Нет лучшего способа для гордого, чрезвычайно гордого, неординарного, бесконечно одинокого человека поддерживать хотя бы какую-нибудь связь с миром, чем начать этот мир спасать, не вступая при этом с ним в контакт, брезгливо не приближаясь к нему больше, чем на расстояние, которое отделяет его от подброшенной им этому миру бомбы.

Он не мог быть за одно с левыми, он был на другом берегу — на берегу сильных, деятельных и независимых победителей, но чтобы не оказаться на этом берегу в компании тех, кого левые кличут “мировой буржуазией”, он вывел на сцену монстров, изобретательно лишенных им индивидуальности, почти “природных” созданий — Систему и Технологию.

Но разве его собственные действия не напоминают действия левых, которые перекрывают дорогу своими телами вместо того, чтобы подумать о том, как найти посильное им решение? И тем более, если он, как вы говорите, возможно, и не ожидал другого эффекта?

Наверное, убедить реальных людей в том, что им нужна та свобода, о которой он писал, что без нее они чахнут и мельчают, — намного сложнее, чем взрывать бомбы, в стремлении привлечь к себе внимание масс. И лучше потерять надежду в борьбе с Системой и Технологией, чем с живыми человеческими мелочностью, страхом и малодушием, тем более что надежды-то, возможно, и нет вовсе. Он предпочел лечь на рельсы цивилизации, вместо того, чтобы постараться убедить в своей идее хотя бы кого-нибудь и успеть выдернуть хотя бы кого-нибудь из этого несущегося под откос поезда, как выдернул он сам себя.

Бросить свои мысли в пустоту не так затратно, как попытаться поведать их кому-то конкретному с его тараканами. Он боялся, что его информация потонет в потоке другой информации, но информация не доходит не только потому, что она тонет, а, в основном, потому что некому ее принимать.

Но кто же будет учить других ее принимать, если самые талантливые либо кидают ее в пустоту, либо наиболее удачно топят чью-то чужую?

Действительно, “В сущности, Унабомбер был первым террористом эпохи постмодерна, поставившим своей целью ликвидировать постмодерн”, но не избежавшим методов постмодерна. Масштабность, тяготение к шоу, направленность на всех и на никого конкретно — яркие постмодерновские признаки.

Отдельного разговора достойно его пояснение “деятельности заместителей”. Горький, помнится, с болью высказывался о русском крестьянстве своего времени — а ведь крестьянин — одно из воплощений унабомберовского идеала “свободного” человека. Он проницательно заметил, что “так называемый ‘кризис идентичности’ фактически является поиском цели”, но на вопрос о сущности этой цели он, наверное, сказал бы: даже сами мысли об этом являются деятельностью заместителя, пойди поймай себе кого-нибудь на обед и все у тебя наладится. Оспаривать эту мысль вряд ли стоит, особенно перед тем, кто ее высказывает, но и соглашаться с ней преступно».

Недооценка Унабомбером социально-политических вопросов есть понятная реакция на социально-политическое безвременье, в котором он жил — и живет вместе с нами. Его локальная и странная война против мира тотального отчуждения должна быть понята и осмыслена. А поставленные им, непростые и страшные, вопросы по-прежнему ждут своих ответов.

Назад Почтальон звонит единожды Приложение. Корабль дураков Вперёд