Триумф #

9 сентября 1792 года Марат был избран в Конвент от города Парижа.

Здесь он ни на йоту не отступил от своего имиджа. Левые сторонились его, правые ужасались; но народ, народ по-прежнему любил своего строптивого Друга, столь мастерски кормящего его ужасом (о, народ обожает ужасаться!). Друг отвечал взаимностью. На первом же заседании Конвента новоиспеченный депутат потребовал смены зала заседаний. Зал заседаний в Тюильрийском дворце, где и находились депутаты, имел от силы три сотни мест для публики; необходимо, чтобы трибуны для публики вмещали как минимум четыре тысячи человек, заявил депутат Марат, убежденный лицедей и гениальный политтехнолог. Предложение не прошло, однако народ всегда принимал живейшее участие в заседаниях Конвента, и граждане депутаты не могли этого не учитывать. Рассказывают, что бывали случаи, когда воодушевленные народные массы в качестве наглядного пособия и в знак особого внимания к обсуждаемым проблемам приносили в Конвент на пиках контрреволюцьонные головы. Скорее всего, это выдумка, но выдумка весьма символичная.

Одним из курьезных порождений революционного шоу явились парижские вязальщицы. Эти ультрапатриотические женщины ежедневно являлись на заседания Конвента, а также разных политических клубов с вязанием в руках. Вязание чулок для солдат Республики символизировало трудовой подвиг; но дамы им не ограничивались, очень быстро превращаясь, если надо было, в злобных фурий. Характерно, что за исполнение своего патриотического долга вязальщицы получали от Парижской Коммуны поденную плату.

Первое выступление Марата в Конвенте запомнилось всем.

Друг народа взошел на трибуну, сопровождаемый всеобщим неодобрительным молчанием. Внимательно оглядев аудиторию, он сказал:
— В этом зале много моих личных врагов.
Зал взорвался.
— Все здесь твои враги!
Выдержав паузу, Марат рявкнул:
— В этом зале много моих личных врагов, позор им всем!
Вновь наступила тишина.

И недели не прошло со дня открытия конвента, как партия жирондистов при молчаливом и одобрительном согласии большинства потребовала лишить смутьяна Марата депутатских полномочий. Все знали, что в своих листках он требовал диктатора с топором; в предполагаемом диктаторе подозревали ненавистного Робеспьера, это придавало жирондистам двойной ярости. «Остановить бестию!» «На гильотину его!» — вопили внезапно осмелевшие деятели Жиронды. Левые подчеркнуто дистанцировались от Марата, предоставив ему выпутываться самому («Марат — существо вредное для общества», — заявил Дантон). Одиноко стоял он на трибуне перед бушующим залом. Но доктор давно привык вести свою борьбу в одиночестве. «Только индюки ходят стадами», говаривал он. И здесь он не растерялся.

Он и не подумал отвергать возводимые на него обвинения, заявив, что, действительно, ему, и только ему, принадлежат крамольные призывы. С каждой своей фразой он распалялся все более, заставив зал настороженно замолчать. В конце концов он выхватил пистолет и приставил его к виску, объявив, что даваться живым в руки врагов он не собирается. Речь оказалась великолепной; жирондисты были в смятении. Эту схватку они полностью проиграли.

Человек Марат был рисковый и вообще любил потрясать оружием. В марте девяносто третьего на заседании якобинского клуба он сунул здоровяку Дантону кинжал под нос и закричал, покрывая своим хриплым голосом бешеные овации: «Вот чем я буду истреблять контрреволюцию!» Пять дней спустя он стал президентом клуба.

Но до сближения с якобинцами Марат оставался политически одиноким. Жирондисты развернули широчайшую и жесточайшую травлю «чудовища» (Распространенное заблуждение, что жирондисты, в отличие от революционеров-радикалов, были тихими и застенчивыми буржуа. На самом деле, тихие и застенчивые в революциях не участвуют ни с какой стороны.) Марат сражался в одиночку — и никогда не позволял себе занимать в своем сражении оборонительные позиции, всегда наступая, несмотря на то, что подвергался гонениям до такой степени, что часто вынужден был скрываться, как во времена монархии. Случалось, он просто не мог выйти из дому. Но всеобщая ненависть не могла его обескуражить. «Рассчитывать, что понравишься всем, — говорил Марат, — может только сумасшедший; а рассчитывать, что во время революции понравишься всем, может только предатель».

На повестке дня особенно остро стояла продовольственная проблема. Друг народа предложил способ ее решения в своем фирменном стиле: «В каждой стране, где права народа не являются лишь пустыми словами, ограбление нескольких лавок, на дверях которых были бы повешены скупщики, быстро положило бы предел злоупотреблениям, приводящим пять миллионов человек в отчаяние и обрекающим тысячи на гибель в нищете». Номер газеты со статьей Марата вышел 25 февраля 1793 года. В тот же день в Париже начались погромы лавок и складов, реализованные очень похожим образом, что называется, как по писанному.

Разумеется, все эти обильные волнения не были обусловлены всецело подстрекательством Марата или даже многочисленными воззваниями священника Жака Ру и его движения «бешеных», уделявших в своей агитации продовольственному вопросу особое внимание; но посильный вклад нашего героя несомненен. В тот же день, вечером, выступая на заседании якобинского клуба, Марат заклеймил «погромщиков и грабителей», заявив, что беспорядки были подготовлены контрреволюционерами в их предательских секциях. Вряд ли это было сделано с целью личного спасения: доктор никогда особенно не дорожил собственной шкурой. Вполне возможно, что призывы Марата имели своей целью прежде всего пресловутое поддержание всеобщего возбуждения, но не прямую их реализацию; а может быть, в своем осуждении погромов он элементарно лицемерил, не желая слишком просто потерять и без того столь часто ускользавшую от него легитимность.

В очередной раз легитимность ускользнула в апреле того же года, когда жирондисты наконец сумели добиться предания Марата суду. В числе прочего Марат обвинялся в том, что требовал голов «жирондистских изменников». Так и было: Друг народа всегда решительно предпочитал нападение обороне. Однако демарш Жиронды оказался крайне вредным и несвоевременным для его инициаторов: не затих еще скандал, связанный с изменой их ставленника генерала Дюмурье, о которой проницательный Марат предупреждал задолго до того, как она свершилась, получая за это в свой адрес самые разнообразные угрозы. «Наберитесь терпения, господа, — писал Друг народа 17 октября 1792 года, обращаясь к жирондистам, — и мы вас познакомим со свободой. Покуда же поверьте, что ваш хозяин гораздо больше боится острия моего пера, чем я — сабель его холопов». Хозяин и был вероломный генерал. Итак, как тогда, так и теперь выходило, что контрреволюция пытается замести следы, уничтожив опаснейшего из своих врагов. С заседания Конвента, на котором было решено предать Марата суду, Друг народа спокойно ушел домой, обозвав депутатов дураками: арестовать его никто не осмелился. Пробыв непродолжительное время на нелегальном положении (все это время он активно готовил общественное мнение к предстоящему процессу), Марат добровольно явился в полицию и был предан суду. Весь суд от начала до конца явился торжеством подсудимого: сам ужасный Фукье-Тенвиль, прокурор революционного трибунала, заявил, что не знает большего друга народа, чем обвиняемый. Понятное дело, Марат был оправдан; из зала суда его вынесли на руках, осыпая цветами. Огромная толпа восторженно приветствовала его снаружи. Марата вновь подхватили на руки и понесли прямо в Конвент, где публика и часть депутатов устроила ему бурную овацию. Легко представить, какими глазами смотрели на все это депутаты-жирондисты. Но им уже оставалось только смотреть: даже открыть рот было опасно.

Вскоре жирондисты были изгнаны из Конвента; дни их были сочтены.