Новая церковь #

Казнь Мюнцера открыла новый период Реформации. Уничтожив или изгнав радикалов-проповедников, подавив восставший народ, лютеранство становилось карманной религией земных владык. Князья, наконец, осознали все его выгоды, а история с Мюнцером и крестьянами убедила их в лояльности Лютера. С самого начала Реформации Лютер решил опереться на светскую власть в своей борьбе; теперь эта власть опиралась на его учение, оказавшееся для нее крайне выгодным. Былой радикализм, не только социальный, но и религиозный, облетал с Лютера, как листва с клена. Ледяное дыхание революции охладило его горячую голову.

Задуманная революция небес окончательно утихомирилась, превратившись в реформацию. Какова была роль в этом самого Лютера? Разумеется, он приспособился к окружающей действительности быстрее, чем окружающая действительность приспособилась к нему — но в этом он представляет собой не исключение, а правило. Ценен и удивителен в Лютере начальный посыл, момент вызова, прорыв, когда провинциальный монах поставил вдруг под угрозу существование грандиозного механизма подавления. Разорвать пуповину, связующую его с этим механизмом, он так и не смог.

Чистоту догматов в сугубо христианском смысле Лютер охранял до последнего. Религиозная склока была его стихией. «Воистину, очень радостно видеть размежевания, разногласия и раздоры, возникающие вокруг Слова Божьего», — говорил он еще в Вормсе. Объединения протестантов, которое могло бы состояться после марбургского диспута 1529 г., не произошло именно благодаря позиции Лютера. «Одна из сторон должна принадлежать дьяволу», — заявил тогда он. Он хорошо знал, что именно бескомпромиссность в вопросах веры помогла ему некогда победить. Зато князья охотно объединялись под знаменем лютеровского учения, — учения, укрепившего их власть и независимость. В 1531 году они заключили в Шмалькальдене пакт о взаимовыручке.

Фактически, механизмы старой доброй католической церкви воссоздавались в обновленном и еще более изощренном виде, и вот уже Лютера без особой иронии начали называть папой из Виттенберга. На горизонте маячила война между императором и протестантскими князьями шмалькальденского союза. Папа и Лютер должны были обеспечивать этой войне идеологическое прикрытие, каждый со своей стороны. Но до этого Лютер не дожил.

Что чувствовал этот человек в последние годы жизни? «Я прожил достаточно», — на склоне лет говорил он. Суета вокруг его имени тяготила доктора Лютера, хотя он любил потешить тщеславие и гордился своей исторической ролью. Биографы мало пишут о последних пятнадцати годах его жизни, эти годы значительно проигрывают в сравнении со временем подъема. И все же деятельность Лютера была по-прежнему разносторонней и интенсивной. Он строил новую церковь, но эта новая церковь являлась по существу окончательно профанированной старой.

Разумеется, одной лишь профанацией и десакрализацией дело не ограничивалось. Новая религия просто обязана была нести в себе новые принципы, соответствующие наступающей эпохе. Эта эпоха буквально выдергивала их из теологии Лютера. Одним из важнейших новых принципов явился принцип личной веры. Личная вера предполагала индивидуальное спасение, и церковь теперь официально являлась всего лишь тактико-стратегическим объединением отделенных друг от друга индивидов. Не менее важным было учение о предопределенности, основные положения которого Лютер сформулировал в столь богатом событиями 1525 году в полемике со знаменитым Эразмом Роттердамским (истоки этого учения можно найти еще у Блаженного Августина). «Воля человека поставлена в центр, как вьючное животное. Если на нем сидит Бог, оно хочет того и идет туда, куда хочет Бог. Если на нем сидит Сатана, оно хочет того и идет туда, куда хочет Сатана, и оно не может свободно выбирать, к какому из двух всадников бежать и кого искать, скорее, они борются за то, кто его удержит и завладеет им».

Это значит, что господь заранее предназначил одних людей к спасению, а других — к осуждению на вечные муки; божья воля разделяет человечество на избранных и неизбранных, и к каждому из этих лагерей человек принадлежит изначально и бесповоротно. Происходит своеобразное возвращение к иудейской фразеологии — недаром женевский реформатор Кальвин, повлиявший на идеологию новой церкви едва ли не больше самого Лютера, ставил во главу угла Ветхий, а не Новый, Завет.

Кальвин сделал доктрину о предопределенности краеугольным камнем своего учения. Исходя из этого учения, можно было оправдать любое разделение человечества, каким бы несправедливым оно ни было. Впрочем, любая церковь на протяжении истории занималась этим более или менее успешно — а потому религия всегда была востребована и поддерживаема властями.

Подозревал ли Лютер, что его религия признана не совершенствовать существующую действительность, но прислуживать ей? Насколько предвидел будущее своего учения грузный, грубый и раздражительный старик с бородавкой на подбородке, прогуливаясь по возделанному им саду? Бог отпустил ему не так мало времени — за весь период его активной деятельности успели взойти на престол и умереть несколько пап. «Меня пытаются превратить в недвижимую звезду. Я — неправильная планета», — сказал он в одной из своих застольных бесед. И пускай его, действительно, превратили в недвижимую звезду, почетное название неправильной планеты он заслужил.