Революция #

Новые веяния всего заметнее ощущались в Виттенберге, духовной вотчине Лютера. В отсутствие святого отца дела духовные вершили профессора Меланхтон и Карлштадт и августинский монах Цвиллинг. Если первый при этом пытался сохранять благоразумие, то последние два стремились зайти как можно дальше, организуя масштабные народные волнения. Церковные таинства упразднялись, священников выбрасывали из церквей, монахи массово покидали монастыри, давая волю измученной плоти, толпа топтала иконы — в соответствии с буквой Писания, ибо сказано ведь: не сотвори себе кумира.

Вскоре в Виттенберге появились три пророка, вызвавшие великое брожение умов. Два суконщика пришли из города Цвиккау, к ним присоединился виттенбергский студент. Их проповедь сразу же нашла в массах огромное сочувствие. Если Лютер преступил через таинства, то они были готовы преступить уже через Священное Писание, видя истинный смысл религии в божественном откровении. Сами они, разумеется, относили себя к тем, на кого это откровение снизошло. Возможно (и вероятнее всего), цвиккауские пророки были проходимцами или помешанными; однако именно они доводили религиозную составляющую учения Лютера до того предела, за которым она и приобретала не только декларативный, но и подлинно обновленческий пафос. Плоть от плоти дремучих плебейских низов, они оказались способными на бóльшую внутреннюю честность и решительность, нежели пригретый князьями Лютер. И отец Реформации забеспокоился.

«Те, кто знает о вещах духовных, прошли долиной теней. Когда эти люди говорят о сладости и о перенесении на третьи небеса, не верьте им. Всемогущий не говорит с людьми непосредственно. Бог есть всепоглощающее пламя, посему ужасны сны и видения святых».

Революция явно опережала своего создателя — это он мог увидеть сам, когда в марте 1522 года возвратился в Виттенберг.

«Извещаю вас, что возвращаюсь в Виттенберг, имея защиту более высокую, нежели княжеская. Я не прошу у вас защиты. Полагаю, что мог бы служить защитою для Вас в большей степени, чем Вы для меня. Если бы я полагал, что Вам придется меня защищать, то я не вернулся бы. Но ныне защита мне не от меча, а от Бога. Поскольку же Вы слабы в вере, то и не можете защитить меня».

Так писал Лютер курфюрсту Фридриху, направляясь в родной город. Там он проповедовал восемь дней подряд, увещевая мятежников. Отношение к нему было столь восторженным, что беспорядки почти прекратились.

Но джинн был уже выпущен из бутылки. Новое учение стремительно распространялось не только по Германии, но и за ее пределами, и сам основатель не обладал более монополией на него. Это учение поднимали на знамя все революционно настроенные слои общества, — а недовольство существующим положением вещей было повсеместным. Начинался период смуты.

Разгорающаяся гражданская война ничуть не мешала, но даже благоприятствовала, войне идеологической. Французский историк Робер Мюшембле в своей сколь занимательной, столь и сумбурной книге «Очерки по истории Дьявола» приводит пример того, как «бурная полемика сторонников и противников Реформации порождала чудовищ, чье устрашающее уродство должно было скомпрометировать противоборствующую сторону. В 1522 г. “Дневник парижского горожанина” сообщает, что в Саксонии, в городе Фрайберге мясник обнаружил в теле забитой коровы гибрид; гибрид сей “голову имел как у взрослого человека, только уродливого; на этой голове был широкий венец белого цвету, а все остальное тело было как у быка, хотя по форме напоминало свинью; шкура цветом была гнедая и темная, с красноватым оттенком; а еще имелся свинячий хвост, а вместо волос у него была кожа двойными складками, и свисала она прямо на шею”. В написанной по такому случаю балладе намекали, что очевидец описал лицо и пороки Лютера, отвергнувшего монастырские одежды (венец намекал на тонзуру, а цвет кожи на сангвинический темперамент Лютера). Изображениями странного существа стали торговать в городе. Отец Реформации ответил аналогичным оружием — памфлетом, где высмеял “две ужасные фигуры: ослопапу, найденного в Риме, и теленкомонаха из Фрайберга”».

Первыми как самостоятельная революционная сила выступили рыцари. В 1522 году случилась так называемая Зикингенская распря, когда один из самых влиятельных рыцарей Франц фон Зикинген во главе довольно разнородной рыцарской конфедерации напал на город Трир, объявив войну тамошнему епископу. Евангелическое вероучение, защитником которого провозгласил себя Зикинген, не было единственной причиной, побудившей его к столь решительным действиям. Сказывалось давнее недовольство рыцарского сословия против князей и личные амбиции Зикингена. Архиепископ оказался крепким орешком; в 1523 году, так и не достигнув своей цели, Зикинген был убит.

Уже упоминавшийся Ульрих фон Гуттен, заболевший сифилисом, успел скрыться в Швейцарии и вскоре скончался. Оба они, и Гуттен и Зикинген, были горячими поклонниками Лютера; Зиккинген предлагал ему сразу после Вормского сейма защиту и убежище, но у брата Мартина, как мы помним, нашлись более высокие покровители. Из жизни Лютера Зикинген и Гуттен ушли, как это цинично не звучит, очень вовремя, именно тогда, когда он перестал нуждаться в их услугах и несколько даже начал тяготиться такими связями.

Вторая волна революции оказалась более грозной. Недовольство и раздражение против существующего порядка вещей копилось в крестьянском сословии давно; десятилетиями крестьяне стонали под тяжким гнетом. Учение Реформации, подорвавшее один из главнейших столпов несправедливого порядка, лживую церковь принуждения и подавления, нашло в их среде самое горячее сочувствие. Возглавленное и организованное, крестьянство становилось огромной силой.

Лютер никакого отношения к крестьянскому движению иметь не желал, хотя неоднократно заявлял, что многие из требований крестьянства справедливы. Его революция, несмотря на явно демократический характер, была революцией сверху и только сверху; на вызванные им к жизни низовые, разгульные и жестокие силы он смотрел со страхом и чурался их. Испуг священника можно понять. Со взбаламученного им дна поднялись такие рыбы, о существовании которых он ранее не задумывался.

Революция есть в первую очередь отрицание; ее энергия по своему существу негативна. Направить эту энергию в позитивное, конструктивное русло очень и очень непросто. Лютер с самого начала не ставил подобных задач. Его революция была всецело революцией церкви, и здесь он проявил себя как весьма искусный в достижении своих целей политик. Ошибка была в том, что церковь и мир по большому счету так и остались для него разделенными.

Он не мог не понимать, что революционное брожение в Германии и за ее пределами поднялось благодаря развитой им бурной деятельности; однако думал ли он о возможном масштабе такого брожения, начиная штурм римской твердыни? Некогда, на заре борьбы, Лютер писал другу: «Заклинаю тебя — если ты предан Евангелию, то не должен думать, будто можно вести его дело без смут, соблазнов и возмущения. Нельзя сделать из меча — перо, из войны — мир. Слово Божье — это меч, война, разрушение, соблазн, гибель, яд…» Теперь ему приходилось наяву убедиться в справедливости собственных слов. Расстояние между небом и землей стремительно сокращалось, как ни пытался он это остановить.