Администратор бунта #

Как личность, Троцкий, безусловно, был ярче и харизматичнее Сталина, в своем роде утонченнее, что, как водится, не только не помешало, но и способствовало его проигрышу. При жизни Ленина он был наиболее самостоятельной и амбициозной фигурой среди соратников вождя; примкнувший к большевикам только после семнадцатого года, он сразу отказался от роли рядового партийца, претендуя на большее. Это не могло не вызвать к нему настороженного отношения со стороны многих старых партийцев. Позднее, уже в ссылке, Троцкий заявит, что он пришел к Ленину «прочнее и серьезнее, чем те “ученики”, которые при жизни повторяли не всегда к месту слова и жесты учителя, а после смерти его оказались беспомощными эпигонами и бессознательными орудиями в руках враждебных сил».

Каким образом осуществился «приход» Троцкого к Ленину? Как получилось, что недавний серьезный оппонент вождя большевиков, заявив о своем обращении в истинную веру, получил сразу же серьезную роль в большевистской революции? Дело темное, темным, видимо, и останется. Как бы там ни было, придя к Ленину, Троцкий, тем не менее, не перестал оставаться Троцким. Об этом свидетельствует не только укоризненно упомянутый Лениным в завещании «вопрос об НКПС», но и другой, еще более яркий эпизод послереволюционной истории — Брестский мир.

Тогда, на переговорах о мире с немцами, Троцкий бросил свой знаменитый лозунг: «Ни мира, ни войны». «Войну прекращаем, армию демобилизуем, но мира не подписываем». До сих пор трудно с уверенностью сказать, чем руководствовался в те дни Лев Давыдович. Возможно, тем самым он желал предотвратить интервенцию Антанты, которая всячески противилась выходу России из мировой бойни и, по словам Троцкого, воспринимала брестские переговоры «как комедию с искусно распределенными ролями». Безусловно сказывалась надежда на скорую европейскую революцию, на солидарность пролетариата воюющих стран; переговорам Троцкий, отличный краснобай, придавал в числе прочего и агитационное значение. Революция в Германии действительно последовала в историческом масштабе достаточно быстро после «похабного Бреста». Однако история в свои самые крутые моменты решается за считанные дни. На момент переговоров демарш Троцкого провоцировал немцев на агрессию и беспрепятственный захват советских земель. Молодое и слабое советское государство могло в результате быть сметено под натиском, как тогда любили говорить, «империалистического хищника». Это хорошо понимал Ленин, выступавший против политики Троцкого.

Ленин стоял за то, чтобы подписать мир на германских условиях. Он понимал, что армия de facto распущена и без призывов большевиков, она не желает и не будет воевать на стороне Антанты. Между тем, своим поведением на переговорах Троцкий фактически толкал Россию в объятия англо-американских «друзей». Последние уже эти объятия распростерли. Большинство партии в этот момент стояло на позициях, близких к Троцкому, но более радикальных; многие говорили о революционной войне. Своей политикой Троцкий лил воду на их мельницу: под натиском немецких войск России ничего не оставалось, кроме как продолжать военные действия. Ленин, как во времена апрельских тезисов, оставался в меньшинстве. Однако он был не из тех, кто мог этим смутиться. Вскоре свирепое германское наступление на Россию добавило ему сторонников; однако Антанта не дремала. Ласковые зарубежные консультанты готовы были помочь и деньгами, и штыками, и журналистскими языками — лишь бы Россия не выходила из войны. Центральный Комитет партии изъявил согласие воспользоваться их предложениями. По словам Троцкого, итоговая формулировка Ленина гласила: «уполномочить т. Троцкого принять помощь разбойников французского империализма против немецких разбойников». Однако большевистский вождь понимал, что втягивание Советской России в империалистскую бойню означает не только таскание каштанов из огня для Антанты, но гибель государственности как таковой, установление на территории России того самого контролируемого хаоса, о котором мне уже случалось писать ранее. Реально, с учетом народных настроений и обстановки внутри страны, такая война неизбежно превращалась в самоубийство как нации, так и власти. Ленин употребил все свое влияние, чтобы не допустить этого — вплоть до угроз уйти в отставку и напрямую обратиться к народу за поддержкой. Он в очередной раз противопоставил свою волю воле большинства — и в очередной раз победил. Мир с Германией был заключен, теперь уже на гораздо более жестких условиях.

Попытки втянуть Советскую Россию в войну на этом не остановились — вспомним знаменитое убийство германского посла Мирбаха. Однако успехом они не увенчались.

История Брестского мира выявляет характерную черту раннего троцкизма, как стиля. В своем стремлении изменить действительность Троцкий часто доходил до ее игнорирования. Этим объясняется его «чрезмерное увлечение чисто административной стороной дела», о котором говорит в своем завещании революционный прагматик Ленин, когда даже исторический процесс рассматривался как предмет сверхрационального административного воздействия. Склонность Льва Давыдовича к администрированию проявлялась даже в антропологии, какой она им понималась. В довольно известной его работе 1923 г. «Литература и революция» читаем (этот фрагмент цитируется особенно часто):

«Человек примется, наконец, всерьез гармонизировать самого себя. Он поставит себе задачей вести в движения своих собственных органов — при труде, при ходьбе, при игре — высшую отчетливость, целесообразность, экономию и тем самым красоту. Он захочет овладеть полубессознательными, а затем и бессознательными процессами в собственном организме: дыханием, кровообращением, оплодотворением — и, в необходимых пределах, подчинит их контролю разума и воли. Жизнь, даже чисто физиологическая, станет коллективно-эксперименталь-ной. Человеческий род, застывший homo sapiens, снова поступит в радикальную переработку и станет — под собственными пальцами — объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки. Это целиком лежит на линии развития. Человек сперва изгонял темную стихию из производства и идеологии, вытесняя варварскую рутину научной техникой и религию — наукой. Он изгнал затем бессознательное из политики, опрокинув монархию и сословность демократией, рационалистическим парламентаризмом, а затем насквозь прозрачной советской диктатурой. Наиболее тяжело засела слепая стихия в экономических отношениях, но и оттуда человек вышибает ее социалистической организацией хозяйства. Этим делается возможной коренная перестройка традиционного семейного уклада. Наконец, в наиболее глубоком и темном углу бессознательного, стихийного, подпочвенного затаилась природа самого человека. Не ясно ли, что сюда будут направлены величайшие усилия исследующей мысли и творческой инициативы».

От этого прямо-таки пышет неким просвещенным мракобесием, полицией мысли из оруэлловского романа — автор, кстати, в свое время был близок к троцкистам. Как заметил один из их многочисленных комментаторов этих слов с радио «Свобода», г-н Борис Парамонов, это уже даже не доктор Моро, а доктор Менгеле. Горячий поклонник Зигмунда Фрейда, Троцкий воспринимал бессознательное человека как нечто естественным образом подлежащее человеческому же вмешательству, если не ликвидации, то упорядочению; он не то чтобы недооценивал бессознательное, но не мог адекватно определить его роль в судьбе как человека, так и человечества. В конечном итоге именно в этом коренится главнейшая причина его поражения.

Столкнувшись с реалиями не только революции и войны, но и повседневного строительства, Троцкий впоследствии изжил, или почти изжил в себе этот тоталитарный рационализм. Троцкий-изгнанник, Троцкий последних лет — фигура, безусловно, трагическая и выросшая в своем значении; многие из его пророчеств относительно Советского Союза сбылись с впечатляющей точностью. Пожалуй, ему нужно было испытать горечь поражения, чтобы подняться до этой высоты. Однако к моменту краха определенная недооценка реальности, брезгливость, выказываемая им к повседневности, сохранились у него — и немало этому краху способствовали.

Свое милитаристско-управительское рвение, административный восторг, Троцкий в полной мере и исключительно удачно проявил на должности народного комиссара по военным делам, на которую он был смещен с должности народного комиссара по иностранным делам после своего брестского бенефиса. Вскоре, помимо военных дел, он стал ведать и морскими. На военной должности упоенное администраторство Троцкого оказалось весьма своевременным. Фактически он явился одним из главных создателей и организаторов победоносной Красной Армии. Политика наркомвоенмора Троцкого была беспощадна и жестока; он надеялся на революционную сознательность масс куда меньше, чем на жесточайшую дисциплину и опыт старых царских офицеров, воевавших на стороне Красной Армии — как их тогда называли в соответствии с всеобщим стремлением к сокращению слов, военспецов. Как быстро вчерашний подпольщик заговорил языком профессионального военного и добился впечатляющих успехов на воинской стезе! Люди Ленина вообще обладали впечатляющими способностями к самообучению, и Троцкий был, пожалуй, самым талантливым из них.

Бытует мнение, что Троцкий не был способен к государственному мышлению, являясь законченным революционером, апостолом разрушения, органически неспособным переключиться на мирное строительство; победа Сталина над ним была якобы неизбежна потому, что последний представлял собой более умеренный, государственнический тип. Это весьма упрощенная историческая трактовка. О том, что Сталин был как минимум столь же радикален и столь же тяготел к администраторству, говорит сам сталинский стиль правления: великие стройки Сталина вовсе не были мирными. Иное дело, что сталинизм, как стиль, был более стихийным и неопределенным, нежели подчеркнуто, так сказать, рукотворный, делающий упор на рационализм и сознательность троцкизм — и этим оказался сильнее на данном историческом этапе. Это, кстати, подтверждают знаменитые слова Сталина, сказанные после войны: «Без теории нам смерть». Троцкий никогда не мог бы сказать таких слов; но именно его теоретическая сверхсознательность, в свое время обеспечившая ему взлет, теперь обусловливала его падение. Можно сказать, что Сталин организовал и мобилизовал малопонятную ему самому советскую стихию на борьбу с Троцким — а во многом и эта стихия мобилизовала Сталина, как бессознательного выразителя своей воли.

До взятия Сталиным власти Троцкий имел больший опыт государственной работы, чем Иосиф Виссарионович. Следует также заметить, что в послереволюционное время он проявлял склонность к бóльшей умеренности во внутренней политике, хотя и оставался «на платформе мировой революции». Побеждает тот, кто более экстремист. Став уже правителем СССР, Сталин взял на вооружение многие мысли и методы Льва Давыдовича. Самым известным примером этого является индустриализация, о которой первым заговорил именно Троцкий.